Здесь должна была быть какая-нибудь банальность, но нет.
Снова о Сильме.
Кого бы назвать святым из персонажей Сильма? (или Почему многие "канонизируют" Финрода).
Берен сумел противостоять притягательной силе Камня, сумел сберечь свою любовь во всех невзгодах и сумел победить. Лютиен пошла за ним даже за грань жизни - при том, что Амариэ не пошла за Финродом не то что к Чертогам Мандоса, а даже в Исход. Мне кажется, что Финроду горько было это осознавать - что вот гордая прекрасная Лютиен, королевская дочь, пошла за смертным и к Морготу, и в Мандос, а его возлюбленная так просто отказалась от него, не пожелала разделить с ним путь. Но Финрод сумел простить ее. Может быть, умирая за чужую любовь, он умирал и за свою, принеся в жертву свою гордыню. Но не только поэтому можно было бы назвать Финрода святым ( в тамошнем смысле, ибо понятия и категории Арды неприменимы к нашему миру в прямом приложении, только в опосредованном), а потому, что он не побоялся отдать свою судьбу в руки "какому-то смертному" и пойти за ним до конца - даже до своей гибели. Клятва дана - и должна быть выполнена. Финрод, я думаю, прекрасно осознавал, что клятва, данная им Барахиру, может привести к гибели, может потребовать от него чего угодно - даже, к примеру, войны с феанорингами (если вдруг Барахиру или его сыну доведется воевать с ними). Но тут есть одно маленькое "но". В пику всяческим филистерам от толкинизма.
Такая клятва требует многого не только от дающего ее, она возлагает ярмо и на принимающего ее - ибо означает доверие, означает, что клянущийся отдает свою честь в руки того, кому клянется. И Финрод, и Барахир (а позже Берен) это прекрасно понимали. Менталитет средневековья (пусть даже в Арде условное средневековье, но мы ведь говорим не об исторических соотвествиях, а о духовных, мирозрительных) полагает долг и верность превыше всего. Финрод оценил верность Барахира - ибо обязан ей своею жизнью и честью. И вот он в благодарность за спасение вручает Барахиру и жизнь и честь в клятве. Потому что большим он не сможет отблагодарить - нечем. Злато да каменья Барахир бы взял (может быть), но этого было бы слишком мало. И поэтому Финрод отдал ему то, что было наиболее ценно и в глазах эльфийского короля, и в глазах вождя людей.
Нарушить клятву - потерять честь. Потребовать исполнения клятвы ради какой-нибудь ерунды (скажем, завоевать чьи-нибудь земли) - оскорбить поклявшегося, предать доверие. И поэтому Берен приходит к Финроду за помощью тогда, когда нет другого выхода, когда никто не может ничем помочь и Финрод - последняя надежда. И просит Берен не ерунду какую-нибудь. Жить без Лютиен он не может. Она без него - тоже. Нарушить условие Тингола и просто сбежать с Лютиен Берен тоже не может. Слово дал, и к тому же это недостойно человека чести. А поскольку к текущему моменту у Берена и так не осталось ничего, кроме чести, он и не может так поступить.
Берен не потребовал от Финрода: "Бросай все и иди подыхать в подвале у Саурона, чтобы я мог добыть Сильмарилл и жениться на дочке Тингола". Он просто попросил помощи на основании клятвы, и Финрод понял - вот он и наступил, час испытания. Потому что путь, которым придется идти, может привести к гибели. Финрод учитывал такую возможность - не может быть, чтобы не учитывал. Давая клятву, он словно бросал кости, полагаясь на судьбу. За прошлое надо платить, за свои дела каждый должен отвечать сам.
Когда Финрод узнал, в чем просит его помощи Берен, он понял: это судьба. Кости брошены, и пути назад нет, и нельзя сделать другой бросок.
Но так ли плох бросок? Нет. Финроду выпало наибольшее число. Он выиграл - потому что хотел увидеть путь к спасению, к выходу из темной трясины, куда Нолдор загнала Клятва Феанора. А помимо этого он еще и получил возможность искупления - не только своих грехов, но и всего того, что висело на роде Финве. Отдать жизнь за то, чтобы смертный получил Сильмарилл и заплатил им за право быть с любимой... Это был способ разрушить цепи, которыми сковала их всех Клятва Феанора, заставившая идти тернистым и кровавым путем по краю бездны. И потому Финрод не колебался. Он получил знак Судьбы и увидел надежду. И за это стоило умереть, и было не жалко.
Кого бы назвать святым из персонажей Сильма? (или Почему многие "канонизируют" Финрода).
Берен сумел противостоять притягательной силе Камня, сумел сберечь свою любовь во всех невзгодах и сумел победить. Лютиен пошла за ним даже за грань жизни - при том, что Амариэ не пошла за Финродом не то что к Чертогам Мандоса, а даже в Исход. Мне кажется, что Финроду горько было это осознавать - что вот гордая прекрасная Лютиен, королевская дочь, пошла за смертным и к Морготу, и в Мандос, а его возлюбленная так просто отказалась от него, не пожелала разделить с ним путь. Но Финрод сумел простить ее. Может быть, умирая за чужую любовь, он умирал и за свою, принеся в жертву свою гордыню. Но не только поэтому можно было бы назвать Финрода святым ( в тамошнем смысле, ибо понятия и категории Арды неприменимы к нашему миру в прямом приложении, только в опосредованном), а потому, что он не побоялся отдать свою судьбу в руки "какому-то смертному" и пойти за ним до конца - даже до своей гибели. Клятва дана - и должна быть выполнена. Финрод, я думаю, прекрасно осознавал, что клятва, данная им Барахиру, может привести к гибели, может потребовать от него чего угодно - даже, к примеру, войны с феанорингами (если вдруг Барахиру или его сыну доведется воевать с ними). Но тут есть одно маленькое "но". В пику всяческим филистерам от толкинизма.
Такая клятва требует многого не только от дающего ее, она возлагает ярмо и на принимающего ее - ибо означает доверие, означает, что клянущийся отдает свою честь в руки того, кому клянется. И Финрод, и Барахир (а позже Берен) это прекрасно понимали. Менталитет средневековья (пусть даже в Арде условное средневековье, но мы ведь говорим не об исторических соотвествиях, а о духовных, мирозрительных) полагает долг и верность превыше всего. Финрод оценил верность Барахира - ибо обязан ей своею жизнью и честью. И вот он в благодарность за спасение вручает Барахиру и жизнь и честь в клятве. Потому что большим он не сможет отблагодарить - нечем. Злато да каменья Барахир бы взял (может быть), но этого было бы слишком мало. И поэтому Финрод отдал ему то, что было наиболее ценно и в глазах эльфийского короля, и в глазах вождя людей.
Нарушить клятву - потерять честь. Потребовать исполнения клятвы ради какой-нибудь ерунды (скажем, завоевать чьи-нибудь земли) - оскорбить поклявшегося, предать доверие. И поэтому Берен приходит к Финроду за помощью тогда, когда нет другого выхода, когда никто не может ничем помочь и Финрод - последняя надежда. И просит Берен не ерунду какую-нибудь. Жить без Лютиен он не может. Она без него - тоже. Нарушить условие Тингола и просто сбежать с Лютиен Берен тоже не может. Слово дал, и к тому же это недостойно человека чести. А поскольку к текущему моменту у Берена и так не осталось ничего, кроме чести, он и не может так поступить.
Берен не потребовал от Финрода: "Бросай все и иди подыхать в подвале у Саурона, чтобы я мог добыть Сильмарилл и жениться на дочке Тингола". Он просто попросил помощи на основании клятвы, и Финрод понял - вот он и наступил, час испытания. Потому что путь, которым придется идти, может привести к гибели. Финрод учитывал такую возможность - не может быть, чтобы не учитывал. Давая клятву, он словно бросал кости, полагаясь на судьбу. За прошлое надо платить, за свои дела каждый должен отвечать сам.
Когда Финрод узнал, в чем просит его помощи Берен, он понял: это судьба. Кости брошены, и пути назад нет, и нельзя сделать другой бросок.
Но так ли плох бросок? Нет. Финроду выпало наибольшее число. Он выиграл - потому что хотел увидеть путь к спасению, к выходу из темной трясины, куда Нолдор загнала Клятва Феанора. А помимо этого он еще и получил возможность искупления - не только своих грехов, но и всего того, что висело на роде Финве. Отдать жизнь за то, чтобы смертный получил Сильмарилл и заплатил им за право быть с любимой... Это был способ разрушить цепи, которыми сковала их всех Клятва Феанора, заставившая идти тернистым и кровавым путем по краю бездны. И потому Финрод не колебался. Он получил знак Судьбы и увидел надежду. И за это стоило умереть, и было не жалко.